«Ставни»

Марсия Вудворд (магистр искусств в области творческих
Написание, Римская программа 2001)

Я пытаюсь открыть дверь того, что будет моей квартирой в Риме. Один засов,
один замок, четыре ключа. Я проехал пятнадцать часов на различных колесных и
сюда прибывают крылатые транспортные средства: Jeep Cherokee, 747, 737, поезд, такси,
и, наконец, мои собственные две ноги. Я прошел последний длинный квартал в гору, потому что
небольшого сбоя связи с таксистом — с моим двухколесным
ручная кладь шумит по булыжникам позади меня, как непослушные дети
привлечение нежелательного внимания.

Я втыкаю в замок другой ключ. Капли пота пробиваются
вниз по позвоночнику, чтобы скапливаться во влажном поясе нижнего белья. я штампую
моя нога. «Блин!» В моем путеводителе сказано, что жители этого района,
Трастевере считают себя самыми настоящими римлянами, прямыми потомками
настоящей вещи. Может быть, замки в этой двери тоже оригинальные. я поворачиваю
другой ключ и одновременно схватиться за ручку и хлопнуть дверью
и вперед. Это открывает.

Я захожу в свой дом на июль месяц и ставлю свои сумки. Вдыхание
глубоко, я чувствую щекочущий нос слой пыли в закрытых комнатах. я
прочитать несколько статей о Риме, чтобы подготовиться к семинару для выпускников, который я посещаю
и обнаружил, что каждый год на город падает дюйм пыли: порошок из
сотни руин, неуклонно растворяющихся на ветру. Я уверен, что смогу придерживаться
мой язык и поймать некоторые из тех же частиц, которые вдохнул Цезарь, или,
самого Цезаря.

Я открываю ставни в спальне, чтобы впустить свет и воздух. Руки на бедра, я стою
вернуться и оценить: кухня, спальня, ванная — сойдет. Я делаю обходы,
тестирование раскладушки, замаскированной под кушетку, подпрыгивая на ней и смывая
бачок унитаза, который установлен выше моей головы. Ставни в
кухня застряла. Я толкаю, тяну, толкаю. Они качаются вперед и назад на несколько дюймов,
обеспечение треугольного глазка на тротуаре внизу, но с двух сторон
слиплись. Мои руки покрыты пылью. Я потираю ладони о
друг друга и чувствовать сухость.

Я снова осматриваю каждую комнату и снова оказываюсь у застрявших ставней. я качаюсь,
уговорить, ударить их. Металл скрипит. Я сдаюсь и включаю свет на кухне.
На прилавке я нахожу записку от предыдущих жильцов, в которой говорится:
застрял и перегорела лампочка. Ой.
Я высовываюсь из окна своей спальни, как мне кажется, в стиле Софи Лорен — предплечья
на подоконнике, распустившиеся груди — и осмотри мою территорию, мой взгляд.
Прямо под моим окном ресторан: столики с зонтиками на улице,
звон посуды, влажный запах готовящейся пасты. Часть площади
в углу видно. Пьяные населяют несколько скамеек, как и
дома, а дети играют под присмотром мам и бабушек, занимающих
остальные места. Итальянский разговор является фоном для сцены. Пара
голуби совокупляются на крыше через дорогу. Мой путеводитель описывает
Трастевере как имеющий «приземленный пролетарский характер».
Кто-то стучит в мою дверь.

«Добрый день, я синьор Бранчини, ваш домовладелец. Добро пожаловать в Рим».

Он прекрасен: волнистые седые волосы, золотой костюм цвета хаки, улыбающиеся глаза. Он говорит
Английский. У меня есть вопросы?
Признаюсь, проблема с дверью.

«Мы потренируемся».

Он показывает мне секрет двери, легко придвигая ее к себе, когда поворачивается
ключ.

«Видишь?»

Я люблю его.

У старшего Бранчини кожа цвета бледного обветренного тикового дерева, похожего на доски
на бережно сохраненной деревянной лодке. Вы хотите провести по ним рукой.
Мой профессор в Сиэтле, шестидесятилетняя чувственная дива поэта с докторской степенью. в
этнолингвист, много путешествовавший, дал мне задание поработать над
в Риме: «Опишите эстетические качества римского мужчины». Потому что я
Я замужем, добавила она: «Вам не нужно прикасаться — просто используйте сенсорные образы».

«Сунь руку, пощупай ручку, да?»

Да. Сеньор Бранчини показывает мне, как регулировать температуру горячей
вода. Он пахнет комфортно, богато, тонко.
Он говорит мне, что его любимые города — Рим и Лондон.

Я тоже.

Он не любит французов.

Я тоже.

Я и представить себе не мог, что первым мужчиной-римлянином, вдохновившим сенсорные образы, станет
мой дедушка-арендодатель в деловой одежде и мягких итальянских мокасинах. Большинство
у домовладельцев, с которыми я имел дело на родине, сальные волосы и почерневшие
руки техника по ремонту копировальной техники. Я должен был знать хозяина
класс здесь был бы другим — больше истории.
«Где ты живешь?» Я спрашиваю.

«Тоскана».

Конечно. Тоскана, уже ставшая волшебным словом, теперь несет в себе дополнительную
гостеприимное обаяние сэра Бранчини. Он говорит мне, что он и его жена проводят
зимние месяцы в этой квартире.

Осматриваем кухонный ставень. Он сдержанный, управляемый, не грохнет
на нем, как я. Он позвонит ремонтнику.
Идем к ставню в моей спальне.

«Я покажу вам, как правильно».

Он закрывает и открывает обе стороны ставней. Мягкий, гладкий. Нет угрозы.

«Видишь? Нежный.»

Я киваю и улыбаюсь. Возможно, я хихикаю.

После того, как сеньор Бранчини уйдет, мне нужно минуту подышать в мешок, прежде чем
Я могу приступить к распаковке. И хотя кажется кощунственным обращаться
по телевизору в древнем Риме я переключаю каналы, чтобы найти какое-нибудь фоновое развлечение.
Мой друг, иммигрировавший в Соединенные Штаты из Кореи в 14 лет, узнал
Английский, посмотрев ток-шоу Рикки Лейк, поэтому, когда я натыкаюсь на «Dr. Куинн
Женщина-знахарь», я объясняю это тем, что просмотр итальянского телевидения будет поучительным.
Доктор Куинн сильно беременна. Ее муж Салли горячее, чем когда-либо в
Романский язык: «Ti amo, Микаэла». Шоу, в котором я бы никогда не признался
смотреть дома в итальянском языке приобретает новое значение.

Позже, в своей душной кухне, я смотрю на пересечение двух ставней
половинки. Я уверен, что смогу это понять. Я сую ноготь под металл
губа. Я даю ставням последнюю серию отчаянных толчков и рывков, как
заманивая жизнь в крылья мертвой бабочки — «Давай!» Ничего.

На следующую ночь старший Бранчини звонит из Тосканы, чтобы записаться на ремонт.

«Здравствуйте! Добрый вечер, звонит Бранчини. Как вы?»

Он не просто спрашивает, ему действительно не все равно. Я знаю это по тембру его голоса:
Смесь любителя фантазий и семейного священника. Мы говорим о рекордной жаре.
Он советует воду, ходьбу.

«И я рекомендую освежающий апельсиновый напиток в Санта-Мария-ди-Трастевере,
ранний вечер.»

Я видел этот ресторан. Апельсины сложены пирамидами, свечи плавают
в полых половинках, пары, потягивающие из высоких флейт среди рога изобилия
фрукты. Когда я прохожу мимо, в дверном проеме ощущается цитрусовый привкус.

«Ты будешь дома завтра в 3:30?» он спрашивает.

«Да».

«Я позвоню Энцо; он починит завтра».

Я наблюдаю за доктором Куинном, пока жду Энцо на следующий день. Приходит ее мать
на рождение ребенка. Но я не могу сказать вам, что произошло после этого, потому что
Я заснул — ощущение плавания, которого не бывает ночью. я никогда не беру
послеобеденный сон в Сиэтле. Я понятия не имел об их невесомости.
Кажется, доктор Куинн также способствовал моему знакомству с древнеримской
обычай послеобеденного сна. 901:03 В 4:00 я брызгаю водой на лицо после короткого момента путаницы в местоположении.
Решив отказаться от Энцо, я готов уйти, когда прозвучит сигнал
звенит входная дверь нашего многоквартирного дома. Я беру трубку, в которую верю
сообщается с входной дверью. Ничего не произошло. я ищу кнопку
нажать, чтобы впустить Энцо. Я нажимаю единственную кнопку. Ничего не произошло.
зуммер продолжает гудеть. «Дерьмо!» Я бегу вниз. Энцо стоит на
тротуар смотрит на наши ставни; Я присоединяюсь к нему. Мы одного роста.
Я не высокая женщина.

 «Инкастрада», — говорит Энцо. Он качает головой.

Энцо не говорит по-английски, а я очень плохо говорю по-итальянски.

«Не каписко», — говорю я. Я не понимаю.

Энцо озадаченно смотрит на меня, словно не знает, что со мной делать. Он берет
момент, чтобы заправить сбившийся край рабочей рубашки в штаны.

«Инкастрада», — повторяет он, указывая на ставни. Затем он произносит приговор
содержащий «Ср. Бранчини», который частично заглушается визгом
злые мопеды мчатся мимо.

Я широко улыбаюсь. Обычно это работает в мою пользу.

Энзо поворачивается, чтобы уйти.

Если бы я знал слово «подожди», я бы сказал.

«Приехали», — говорит он через плечо.

Это был мой первый намек на то, что в
Рим, чем Сиэтл. Мне нужно было привыкнуть к реставрации в смысле Микеланджело,
не хоум депо.

Вернувшись наверх, я ищу incastrada в своем мини-словаре Larousse. Его
от глагола, означающего «застрять».
Через два дня звонит телефон.

«Здравствуйте! Добрый день, сеньор Бранчини.

Его голос расслабляет мое тело, которое напрягалось от потенциальной неэффективности
блок-схемы между затвором, мной, сэром Бранчини, английским, итальянским и
Энзо.

«Энцо снимет ставни, отнесет в свою мастерскую на ремонт. Завтра
нормально для вас? 2:00?

В 4:15 следующего дня, когда я выходил из здания, я столкнулся с Энцо. Мы встали
на тротуаре и вместе посмотрите на застрявший затвор. Снова.

«Инкастрада», — говорит он.

«Si, incastrada», повторяю я.

Он показывает, что хочет подняться наверх. Я воодушевлен тем, что мы переезжаем
на следующий уровень ремонта.

В замкнутом пространстве я морщусь от металлической силы запаха тела Энцо —
Нередкий запах в городской жаре, но с которым я продолжаю бороться.
И хотя некоторые запахи кажутся социально приемлемыми в Риме, я знаю, что
никогда не увидишь трещину в заднице Энцо, когда он работает. Это нарушило бы итальянский
кодекс эстетики.

Энцо толкает и тянет ставни, поворачивает кривошипную ручку. Он легче
на них больше, чем я, но у него нет прикосновения сеньора Бранчини.
«Инкастрада», — говорит он.

«Sì, incastrada».

Возможно, потому что я дважды употребил итальянское слово с правильным произношением,
Энцо бормочет мне предложения. Мне нравится, что он думает, что я могу понять. Мой
глаза расширяются, когда я ловлю слово тут и там.

«Не каписко», признаюсь
.
Энцо выглядит одновременно и раздраженным, и удивленным — еще больше раздражения.

Я широко улыбаюсь.

 Он пытается снова, стараясь не усложнять.

«Домани». Завтра. Я знаю это слово.

Мы повторяем день и время нашей следующей встречи, перебрасывая их вперед и назад
пока обе стороны не будут достаточно уверены в понимании:

«Домани, алле тре». В три.

«Домани?» Повторяю, имея в виду, как мой сон впишется в это
расписание.

«Си».

«Алле тре?» Я подтверждаю.

Энцо немного колеблется, прежде чем ответить, как будто он пересматривает угол
света в этот час или, может быть, выпьет эспрессо из
его любимое кафе до или после нашей встречи.

«Sì, domani alle tre».

Мы делаем больше, чем просто прибываем в согласованное время.

На следующий день я выхожу из квартиры в 4 часа. Нет Энцо.

Каждый раз, когда я вхожу в свою безвоздушную кухню с 24-часовым романтическим уровнем света,
Я вынужден еще раз проверить жалюзи. Нетерпение дергает.

«Ставни закрыты?» На следующий день звонит старший Бранчини.

«Нет, Энцо вчера не приходил». У меня были все намерения звучать возмущенно,
но под чарами Бранчини мое заявление выходит так, как будто я вполне доволен
с ситуацией.

«Я позвоню Энцо».

Когда Бранчини перезванивает, мы устанавливаем время 3:00 следующего дня. Мы говорим о
по соседству: человек, владеющий продуктовым магазином на углу (тот самый
который каждое утро называет меня «Беллисима») и двух его йорков, которые приветствуют клиентов.
на пороге, крутя два хвоста. Все они вызывают у меня улыбку. я покупаю капучино
и корнетто здесь по дороге в школу, запахи свежего хлеба и земли
кофе очищает мою голову, как чистый кислород.

Бранчини рекомендует чесночные спагетти в ресторане под моим окном:
«Вы должны попробовать это; это полезно для вашего здоровья».
Когда я кладу трубку, меня уверяют, что вселенная идет своим чередом.

На следующий день в 14:00 стук в дверь. Наша согласованная встреча
времена несут в себе отпечаток американского гибкого графика: «Мы будем там между 2:00 и
5 часов.» Но я знаю, что это не одно и то же. Установка бытовой техники Sears
не содержит искусства. Мне нравится представлять, как Энцо изображает процесс ремонта,
стать затвором. На мой взгляд, ему нет смысла появляться до тех пор, пока
у него есть свой образ.
Я открываю дверь, и Энцо проносится мимо меня, погружая меня в свою личную
запах, клетчатая спортивная рубашка расстегнута слишком далеко, чтобы обнажить золотую цепочку и
седые волосы на груди. Он проложил себе путь к моему сенсорному исследованию римских мужчин.
«Буона сыворотка!» — говорит он, направляясь прямо к ставням.

У него есть маленький черный пластиковый футляр, который помещается на ладони. Он
вытаскивает из футляра крошечный инструмент; Должен признаться, я ожидал чего-то
немного больше. Пока он тыкается в ставни, я хватаю свой словарь. Я хочу
чтобы убедиться, что он знает, что я не сломал ставни. Это кажется важным, как
проявление уважения. Очко в мою пользу. Но я не могу найти «перерыв» и заплатить
внимание одновременно.

Энцо вскидывает руки и что-то говорит. я не узнаю ни одного из
слова, но судя по его расстроенному языку тела и клипу в голосе, я
уверен, что он только что сказал:

«Нам просто нужно убрать всю эту чертову штуку».

«Sì», — говорю я, пожимая плечами, как бы говоря: «Что собирается делать парень?»
делать?»

Мы обсуждаем время нашей следующей встречи в установленном порядке.
три залпа, каждый из нас перекатывает день и время на языке, как
если дегустация вина.

«Arrivederci», — говорит он, прежде чем закрыть за собой дверь.

Словарь все еще у меня в руке. Я не утруждаю себя поиском слова «перерыв».

Я собирался быть там на следующий день. Но кондиционер в
книжный магазин, куда я отправлял электронные письма, убедил меня остаться на месте. я чувствовал себя виноватым
хотя. Я видел, как Энцо стучит в мою дверь, но не получает ответа. Но это не
подними меня со стула. И часть меня рационализировала, что я получу больше уважения
если бы я не был всегда доступен. Я сказал себе, что начинаю понимать
Римские обычаи, что я учился играть в их игру. Самодовольство витало
рядом.

Когда сеньор Бранчини позвонит через три дня, я прошу прощения, что не смог
познакомьтесь с Энцо. Он молчит какое-то время, переваривая эту информацию.
«Мне очень жаль, что Энцо не смог прийти в тот день», — отвечает он.

Ой. Как быстро становится очевидным, что я всего лишь любитель, играющий в
традиция.

«У него было другое обязательство».

Этот обмен заставляет меня задуматься, сколько из наших разговоров прекрасного
Бранчини понимает, но я не могу сказать, что это уменьшает мое восхищение им.

«Мы разрешим эту ситуацию», — говорит он.

О боже. Я не могу заставить его думать, что у нас есть «ситуация». я хочу показать
мое принятие судьбы, времени, художественной оценки.
 «Удобно ли завтра в 10:00 утра?» Он спрашивает.

«Мы уезжаем в 9:00 на виллу д’Эсте. «Я с нетерпением жду этой поездки,
будучи заверенным нашим профессором в среде, способствующей письму:
прохладные мраморные скамейки, бризы, несущие брызги сотен фонтанов, тень
так глубоко, что растет мох.
 «Прекрасно. Мой любимый. Я попрошу Энцо прийти в 8:00, до
ты уходишь».

Не сразу отвечаю. Я думаю, 8:00 утра? Это кажется
немного экстремально.

— Ну, только если удобно, — говорю я как можно медленнее и небрежнее.
«Никакой спешки».

Утром я встаю на полчаса раньше обычного и спешу привести себя в презентабельный вид
в 8 часов. Энцо не появляется.
Ладно, может у нас есть «ситуация».

На следующий день я смотрю, как женщины в городе доктора Куинна дают ей
детский душ. Я полудремлю, гребу. В тени 100 градусов.
С дивана я вижу парня, который переделывает квартиру через дорогу.
улица. Сегодня он шлифует штукатурку, белая пыль струится из окна.

Кто-то стучит в дверь.

«Mi dispiachissimo», — говорит Энцо, проходя мимо меня с бисеринками пота на лице.
бровь. Он очень сожалеет, что пропустил вчерашнюю встречу. Он несет белый
пластиковый продуктовый мешок, нагруженный инструментами. Он стучит по затвору
и я в оцепенении бреду обратно в свою комнату, оставляя его наедине с его задачей. я чувствую
как будто я должен быть на кухне, смотреть, пытаться взаимодействовать, но
Я устал и немного вымотался.

Полотно ставня падает на улицу с громким металлическим лязгом. Это вызывает большие
соседские волнения. Я вскакиваю и высовываюсь из окна своей спальни. Люди
выйти на тротуар, чтобы посмотреть и удивиться. Пожилая женщина, которую я узнаю
как говорит завсегдатай кафе на углу: Ieri un bicchiere, oggi
квеста. Вчера стакан, сегодня сегодня этот. С неба сыплются кухонные детали.
Она вскидывает руки. Владелец обивочного магазина через дорогу
улыбается мне. Я рад, что приготовил корм для сегодняшних
разговор в кафе. Я смотрю на застрявшие ставни — Энцо
улыбаясь мне. Привет.

Ставни открыты. Ставни «отклеиваются». Свет проникает на кухню
впервые за две с половиной недели.
Но работа еще не закончена. Нужны завершающие штрихи. Энцо вернется в
6 часов, чтобы переустановить планки и ручку. Он оставляет свой полиэтиленовый пакет
инструменты на кухне.

Сейчас 6:30. Энцо прибыл вовремя и выполнил свои задачи; у нас, кажется, есть
попасть в наш ритм. Он моет свои почерневшие руки и вытирает их о мою белую
полотенце. Когда он говорит что-то, чего я не понимаю, я отвечаю: «Коза?» (Что
что?), чему я научился, наблюдая за доктором Куинном. Я могу сказать, как он
поднимает брови, это его впечатляет. У нас мини-разговор на итальянском:
«Вы учите итальянский?»

«Вам здесь нравится?»

Это праздничный момент, стоящий на свету. Мы восхищаемся нашей работой, как
недавно открытая картина.
Он говорит мне, что нужно протереть ставни.

Я широко улыбаюсь.

«Arrivederci», — говорит он, закрывая за собой мою дверь.

Ой. Он не вернется. И больше не о чем говорить
сэр Бранчини. Я сам по себе.

На следующее утро я разогреваю эспрессо с молоком с широко открытыми ставнями.